Подарок, ко дню рождения МК. Рассказ, написанный в соавторстве, несколькими людьми.

Мы долго держали этот проект в секрете, я и мой старинный знакомый — Александр Страж. Теперь вот, представляем его Вашему вниманию.

 

Дефект.

I. 

Листья пели. Звучит дико, если учесть что речь идет о том, у чего по определению нет голоса. Спорить не буду, знаю, как будут восприняты мои аргументы, но сейчас наедине с собой признаюсь. Это люди безголосы. А листья пели. Я всегда особенно любил осень за ее музыку. В ней нет весеннего шума и ликования, летней торжественности и пышности, но есть печаль, отличавшаяся четко выстроенной мелодией. Чистая грусть, без злобы, без уныния.  С легкими блюзовыми нюансами. Стоило только прислушаться – все вокруг звучало, слажено, естественно, словно предыдущие времена года были репетицией к этой размеренной симфонии. Словно все лето деревья находились в поисках идеального звука, чтобы осенью, лишаясь основных нот в четкой музыкальной последовательности  попасть в ритм ветра и аккомпанемент то замерзающих, то вновь оживающих под осенним солнцем луж. А потом лишиться голоса, но не нежности. Возможно дело в том, что все готовилось к тому, чтобы замолчать на целую зиму, и предоставить мир шуршащему соло снежных бурь и воздуха. Звенящего морозом воздуха  в неповторимом сочетании низких духовых и высоких струнных. Да, у снега где-то есть струны, я уверен. Я много раз в этом убеждался.

II.

Я прилетел из Москвы в родной город рано утром, около четырех по местному времени. Конечно, город еще спал. Десять дней командировки и участие в конференции по энергосберегающим технологиям, давали о себе знать. Я был как выжатый лимон. Спать хотелось неимоверно. Такси до дома. Ключ в замочную скважину. Дома пустота, пыль и одиночество. Жена с дочкой и сыном в деревне у тещи гостят. Рухнул спать, едва успев снять верхнюю одежду.

Конец мая за окном. В Москве холодно, дождь, слякоть и туманы по утрам, а у нас, видимо, скоро будет туристический курорт – тепло под 30, зелень благоухает, короче, уснул я сразу, уже под щебетание утренних птах.

Разбудил меня телефонный звонок – забыл отключить. Около девяти. Звонил Леха:

— Серега, здаров! Разбудил что ли?

— М-м-м, не-эт, я уже встаю… — спросонок вру я.

— А-а, прости, я до тебя уже неделю дозвониться не могу! Сегодня нашему факультету 40 лет. Во дворце культуры вечер, посвященный юбилею, я на тебя билеты заказал. На входе покажешь ксиву. Пошли, тряхнем стариной, наших повидаем, пивка попьем?

— М-м-мыхы, аха, я за..

— Серый, давай, короче, подгребай к 16-00. Там словимся.

— Аха, буду.

В общем, я отрубился сразу, как только телефонную трубку положил. Проснулся около полудня, еще минут десять валялся – благо пятница, я до понедельника свободен – потом вдруг в сознании всплыл этот разговор утрешний, с Лехой. Леха – это мой старый однокашник, скока лет вместе. Друг, одним словом, настоящий друг. Значит иду.

Помылся, пожрал чего-то из холодильника, консервированного, оделся соответственно погоде майской за окном. Прибыл ко дворцу культуры, показал ксиву, проник внутрь. Алекса, кстати, там не оказалось, через звонок выяснилось, что у него важные переговоры затянулись, и он прибудет, только, к концу мероприятия. Расстроился. Мужественно отсидел торжественную часть в полутьме в зале, выискивая глазами знакомых по рядам. Наши мэтры, конечно, были в ударе, со сцены несли торжественные речи, почти все мимо сознания прошло. Но вещали не долго, потом банкет.

Вот тут-то и выяснилось, что с нашего потока, пара-тройка ребят всего. И то, все те с кем я не общался толком никогда. Парой слов перебросился с ними, и мы разошлись.

Короче, вечер загублен, подумал я. Присел за столик к молодым ребятам, лет на пять позже выпуском, познакомились, нашли общие темы для разговора, ну, типа как же! Вася! Вениаминович! Да, конечно, знаю! Пашнев? Мужик! Монстр ТОРа! Нагрузился слегка с ними. Уже домой собирался.

В конце банкета Саня ко мне подошел. Санек. Чудной парень, учился на факультете с нами в параллельной группе до третьего курса, потом, вроде в академ ушел, восстановился через год, окончил в конце или нет, я и не знал. Хотя я его помнил, чудной такой паренек был, с придурью. Слегка не в себе всегда. Тараканы ему моск похоже постоянно ели. Правда, учился хорошо. Мы над ним постоянно подтрунивали.

— Серега! Здарова! Сколько лет, сколько зим!

— О, Саня, здарова! И ты тут? Как сам?

— Нормально всё. Раздобрел, смотрю? Давненько не виделись!

Я смеясь:

— Да, уж. Годы идут, стареем.

— Ой, кто бы говорил? – Саня.

— Ну, так к старости загодя готовиться нужно! А то подкрадется не заметно!

Банкет подходил к своему завершению, видимо, поэтому Саня мне предложил:

— Слушай, я тут один бар нормальный знаю. Пошли по кружечке внедрим?

Я подумал вслух:

— А почему бы и нет? Пошли.

III.

… А пока, я слушал эту осень, уже не в первый раз ловя каждый звук. Она часто снилась мне. Более того, я знал, что произойдет дальше. Я снова собирал мертвые лиственные ноты, набивал карманы шишками, упавшими с нашей дворовой сосны, когда услышал звук,  стремительно приближающийся ко мне. Я резко присел на корточки, чтобы слепленный комок из песка и стекол пролетел мимо. Откровенно говоря, я до сих пор чувствую себя униженным, когда участвую в этих событиях, но я готов перетерпеть  это. Главное не проснуться раньше времени. Довольный хохот побудил меня обернуться: пацаны бежали ко мне, радуясь, что нашли, чем заняться. Я подвигал пальцами в маловатых осенних ботинках, насколько это было возможно, потому что ощутил, что они занемели, и решил, что ни слова не произнесу.

— Что это у тебя? – произнес Витька – тот, что постарше.

— Шишки, — заржал второй, мой ровесник, считавший, что мои пять лет – гораздо менее значительны, чем его пять.

Неприятные типы. Они коричневые. Я редко видел в них проявления другого цвета, но это было скорее связано с их страхом, чем другими чувствами. Коричневый менял оттенок и начинал давяще высоко звучать.

— Цветочки завяли, — сюсюкал первый. – Теперь он шишечки собирает, фраер ушастый.

Дальше следовали не менее нелепые определения меня, некогда услышанные моими «приятелями» от взрослых, употребление которых они посчитали уместными в данной ситуации.

Меня это уже не волновало. Я смотрел в сторону  узенького тротуара, по которому то и дело сновали пешеходы, вытирал песок с лица заботливо принесенного пацанами в карманах, чтобы в очередной раз спросить, как звучит песок, когда сыплется на мою шапку. Я уже знал, что если игнорировать их «знаки внимания», то скоро им наскучит забавляться, и они займутся поисками более интересного занятия. Я ждал, когда из дома напротив, выбежит рыжий пес, заливаясь радостным лаем, а потом из-за кустов заканчивающейся в этом месте аллеи послышится стук каблуков, и женщина в легкой сиреневой ветровке поведет Ее за руку. Тогда я увижу самый прекрасный цвет из мне известных, самый насыщенный, то прозрачный, чистый, то загадочный. Трудно представить себе каким оттенком голубого явится  она  в следующий момент. И какую мелодию нашепчет ее флейта. Я почти не замечал прощального пинка в колено,  только ноги подогнулись сами  собой, и я увидел Ее. Ловить. Держаться за каждый миг и ощущать, что я тоже имею цвет – пучками синих искр  зажигающийся то там  — то тут по телу… Как бы я хотел, чтобы она тоже увидела их и все поняла.

Звонок. Я должен был предвидеть это.

…Зато во сне она не испугалась меня и не попросила маму поспешить домой, как это было на самом деле.

Продолжение следует…