Дефект. Часть третья.

Заключительная часть. 

Александр Страж

Сергей Кран

 

VII.

Оставляю маму наедине с бесконечными переживаниями и бегу по лестнице. Мир встречает засыпающей музыкой и  теплом. Ускоряю шаг ровно настолько, чтобы он совпал с природным ритмом, так дорога пройдет почти незаметно, а я обрету внутреннюю гармонию, которой мне не хватает  с самого пробуждения. И возможно, опять смогу настроиться на Нее. Несколько раз мне это удавалось, я выделял ее звук из многих и мог найти. Что же сегодня? Ничего. Не получается. Нельзя сказать, чтобы это способствовало поднятию настроения. Может встречу Ее в университете? Беспокойство возрастает ровно настолько, что я оставляю вещи в аудитории и спускаюсь на первый этаж, в холл, чтобы возможно, увидеть Ее там. В чем логика моего поведения уловить не могу, ведь Она могла уже быть где-то здесь, но все же стою до тех пор, пока звонок не заставляет меня поспешно подняться. Первую пару  сижу как на иголках, тревога не просто не оставляет меня, а становится сильнее. Я не понимаю — что происходит. Что за странное предчувствие, волнообразно подкатывающее к горлу. Это  похоже на страх. Но страх без причины – признак…

Так больше продолжаться не может. Я ведь могу посмотреть ее расписание или спросить у кого-нибудь, в конце концов. Снова спускаюсь вниз и вижу ее подругу. Они не вместе? Странно… Она ведь может быть где угодно, стоит ли паниковать? Но страх опять леденящей рукой проходится по позвоночнику. Почему? Выбегаю на улицу, чтобы снова прислушаться. Ловлю каждый звук, стараюсь отделить одну звуковую волну от другой, меняю направления и частоты, дышу через раз, опасаясь пропустить что-нибудь важное. Я — концентрация синего цвета. Я тянусь и распространяюсь, словно у меня нет плоти. Я  — слух.

И тут я понимаю, что происходит. Я понимаю, что чувствую Ее страх. Какое решение ударило по вискам? Бежать!

Не обращая внимания на происходящее вокруг, я двигаюсь вниз по улице, словно ищейка, потому что определил направление. Мне хочется быть там быстрее, но меня ждет неприятный сюрприз. Она на другом берегу. На набережной, где много людей. По мосту бегом не менее получаса. Я не могу так задерживаться. С ней что-то происходит – и эти чувства не в родстве с радостью. Самый быстрый способ пересечь реку – метро. В памяти живо возникают звуки и цвета бетонных катакомб. Да я хорошо понимаю клаустрофобов, правда у меня на то есть свои причины. Впрочем, моя задача – просто не тронуться умом пока я буду там. Куда проще. Выворачиваю карманы и нахожу там весьма кстати оказавшуюся мелочь. На жетон должно хватить. В вагоне я считаю секунды,  время от времени прочищаю опухающее горло и вытираю пот с лица,  выстукиваю ногой ритм, чтобы придать рваной  кричащей какофонии, хоть какую-то упорядоченность. Оно того стоит. На улице я сразу слышу Ее. Она действительно находится на набережной, а, спускаясь по широким ступенькам все вниз и вниз, к закованным в камень чугунным ограждениям я понимаю, что она не одна. Только сейчас догадываюсь посмотреть на себя со стороны  и подумать, как выглядит мое искаженное тревогой и страхом после жуткой поездки лицо. Судя по впечатлению, которое произвожу на прохожих, обративших на меня внимание – ничего хорошего. Но это оказывается  не самым страшным. Я вижу, почему она испугалась,  и узнаю Ее спутника. Он – коричневый. И я точно знаю, почему цвет одной из самых богатых на аромат пряностей в мире мне не нравится. Коричневые люди почти не живые, раздражаемые только простейшими, примитивными эмоциями, они несут в себе опасность. Но не это обескураживает меня больше всего. Она, прячет остатки страха за улыбкой, когда Витька подает ей руку, чтобы помочь спуститься с сидений перемешивающего мозг с остальными внутренностями аттракциона. Я все еще слышу странную фальшь в ее песне, и с цветом тоже оказывается не все в порядке, но больше воздействуют неуклюжие попытки моего старого «приятеля» проявить галантность.  Ошеломлен и повержен. Именно это я чувствую сейчас,  начиная глупо пятиться  назад, будто это поможет мне повернуть события вспять.

— Смотри, — вдруг показывает  она на меня.

— Что? – не понимает Витька, но быстро находит меня среди зевак, наблюдающих за девушкой после  встряски.

— Видишь?

— Того психа? Ну.

— Ты знаешь его?

— Я что — дебил? Я с психами…

— Уйдем отсюда, — прерывает его она. 

 Пара надменно шествует мимо меня, даже не покосившись в мою сторону. Словно меня нет.

— Ты чё? – Спрашивает он.

— Мне нужно домой, — слышу ее тихий голос.

— Чё к чему?

Его протестующие реплики заглушает нарастающий  писк в ушах. Сверлящий звук отзывается болью и я не понимаю, как отключить его, потому что не нахожу источника.  Его словно нет вне меня.  Значит, он находится во мне самом, так отчего же я не могу управлять им, как всем остальным меня касающимся?

Ошеломлен и повержен. Ее страх словно прилип ко мне, как и тревога о чем-то грядущем.  Я с трудом бреду к скамейке, чтобы расслабить ноги и спину, но легче не становится. О том, чтобы вернуться к учебе или домой не может быть и речи. Я вижу их, как явления из прошлого: далекого и разрушившегося. Будто и не существовавшего. И я не понимаю.  Действительно – ничего не понимаю, будто мой опыт и знания обнулились, а остатки обесценились за ненадобностью. Только тревога и бессвязный бред. Что происходит? Я жив? Я должен бороться? Я снова не нахожу источника звука и боли и наконец понимаю, что не чувствую тела. Не могу пошевелить рукой, но способен мыслить. Я вижу цвета. Они сопровождают писк и режут глаза. Именно, у меня есть глаза. Я принимаю это как факт, но он не может помочь мне, словно нити последствий осознания этого факта оборваны. Я не могу открыть или закрыть глаза или отвести взгляд от безумия цветовых галлюцинаций. Я вижу, как их застилает серый дым.  Дым сгущается и синеет, он пожирает цвет и погружает меня в темноту, но к счастью, чтобы, наконец, развеять это наваждение.

Теперь я вижу мир. У меня нет сил удивляться, что на набережной немноголюдно, а речная вода отражает покрасневшее в лучах заката небо. Встаю. Домой …

Автоматически двигаюсь вперед и ощущаю, как жизнь будто возвращается ко мне, а с ней музыка увядания и  живые цвета. Я ловлю себя на том, что не хочу думать о произошедшем со мной. Боль остается, таится где-то внутри. Не обращать внимания. Домой…

Мой квартал встречает меня уже в сгущавшихся сумерках. Мама, конечно, волнуется и наверняка ругает меня, на чем свет стоит. Торопиться не могу: дело в странном онемении так и не оставившем тело. И дым. Он повсюду.

Зайдя в комнату, обнаруживаю, что за окном глубокая ночь. Тревожная темнота: ни звезды на небе, умирающая песня осени. Запах гари из форточки и страх. Сирены. Пожарная машина. Спокойствие мне по-прежнему незнакомо, но теперь я словно могу ухватиться за нить. Я могу собрать куски цветовых галлюцинаций и звуков воедино.  Я понимаю, откуда страх. Я знаю — чей он и откуда взялся. Она горит. Она – человек всей моей жизни.

Темнота и беспамятство.

VIII.

— Ну, если вкратце…

В одной простой семье родился мальчик. Надо сказать, долгожданный мальчик. Родители обычные были, мама училка начальных классов, папа механик на заводе. Так обычная семья около края бедности. Мальчуган обычным родился, 3500/52. Из особенностей — недоношен. Ну, как недоношен, на пару недель всего. Да, может, это просто ошибка врачей-диагностов была, а мальчик в срок родился. Все параметры в норме. Слабенький чуть.

Рос малыш, рос, болел, улыбался – родители в нем души не чаяли. Шутка ли! Родить дите в смутное время, пусть и слабенькое, зато здоровое. Вот уже ходить стал. Все обычно, в рамках статистики. Заговорил…

Вот тут и начались первые недоуменные, сначала улыбки, потом вопросы, а дальше, так вообще, чуть ли не паника. И врачам показывали и к бабкам ходили, никто ничего толкового не сказал. Типа все в норме. Со временем все пройдет.

А проблема была, в том, что мальчонка стал слова путать. Само по себе это не страшно, мозг ребенка, со временем «натаскивается» и начинает правильно ассоциации строить и в словесах их сопоставлять. Да, больно уж странно ребенок слова путал.

А иногда еще «подвисал» на ходу. Бывало, иной раз, идет к песочнице мимо клумбы, остановится, неожиданно, у какого-нибудь задрипанного клумбового цветка, глаза закатит, слюнки пустит и давай подвывать, качаясь – страх. Во дворе, потом все дети и взрослые люди сторониться стали ребенка – полоумный типа.

Родители переживали очень сильно сначала, странно ведь все это было, а потом пообвыклись. К тому же, парнишка-то смышленым оказался. На лету схватывал все, если бы не его эти странные задвиги, так совсем все хорошо было.

 Потом, когда мальчик подрастать стал, лексикона набрался, он стал с запинками объяснять мамке и папке, а иногда и просто случайным окружающим, какие-то странные вещи.

Говорил, например: «Мама, какая ты хорошая, когда добро поешь». На удивленный вопрос мамы о том, что это значит, он смущался и пытался перефразировать: « Мам, ну когда ты светишь счастьем!»… Мама, недоуменно, разговор на другую тему переводила… Или про цвета рассказывал, про звуки, что люди «светятся» разными цветами и «звучат».

…Представьте, каково это. Родится в стране слепых зрячим. Видеть все вокруг, пытаться объяснить слепым, что такое свет. Слепым с рождения, которые понятия не имеют о том, что это такое – видеть. Он пытался рассказать окружающим о том, что он чувствует. Чувствует людей и все вокруг в своем особом «свете». Он чувствовал доброту, исходящую от людей, зло, какие-то оттенки, которым он названия  не знал. Предметы вокруг тоже имели свою «духовность». Камень имел свою «каменность». Столб на дороге имел свою «столбовитость».

Люди его отвергли, не поняли и стали смеяться. Чем он чувствовал? Каким таким органом? Не понятно. Мозг обычного человека ведь функционирует не полностью. Может у этого паренька особый какой отросток или нерв активизировался. Может, мутация какая-то у зародыша произошла в утробе матери, дефект какой-то, сбой в геноме.

Когда к нему пришло осознание того, что он чувствует, «видит» что-то такое, что другие люди не чувствуют, он перестал делиться этим с окружающими. Замкнулся в себе.

Общество ответило ему на его нелюдимость. В школе его били, дразнили. Учился он отлично, а это только добавляло масла в огонь.

Потом он окончил школу. Поступил в местный университет, что-то связанное с компьютерами. Новое окружение, но видимо, он все-таки чем-то отличался, здесь над ним тоже подтрунивали.

А на втором курсе он снова «увидел» её — девушку. Девушку, которая «светилась» голубым, чувствовалась по особенному. Повстречав её, он вдруг обнаружил, что и сам стал ярче искриться синими вспышками. Он встретил Девушку всей своей жизни.

— Когда эта девушка очень сильно обгорела на пожаре, у него случилось психическое расстройство. Он подумал, что его любимая погибла. Он не мог вынести потери.

— Бред сумасшедшего! – скривился я.

— Однако с психушки-то его отпустили! «Здоровым» выписали! – возразил Саня.

— Ну, там у них и так мест нет, вот, и отпустили его.

— Я нашел этого паренька. Он у нас в команде.

— Ну, тогда я уверен в вашем успехе! – хохотнул я.

— Знаешь… У меня Надя слепая совсем. Без вариантов…

Саня, кажется, обиделся. Он затушил сигарету об дно стеклянной пепельницы и засобирался домой…

IX.

…Шапку я решаю снять, потому что тело под теплой зимней курткой уже покрылось потом. Еще немного, и волосы тоже вспотеют. Снежные струны заливают улицу живой музыкой — куда уж арфе тягаться с этим звуком, переполняющим меня. Я бегу со всех ног, еле дождавшись окончания занятий. Мороз сегодня щадит прохожих, а мне преподносит настоящий подарок. Я знаю, что Наде можно выходить на улицу, если не очень холодно. А значит, я встречусь с ней, когда мама поведет ее на прогулку. Арфа и флейта. Чувствую, что хочу бежать еще быстрее и не вижу ничего, что могло бы мне помешать.

Надя одета в шерстяную шапку и лыжный костюм, лицо до самых глаз прикрыто хлопковым воротником, а сверху замотано шарфом. Даже небольшие изменения температуры на тонкую, недавно наросшую кожу производят болезненный эффект. Она вынуждена прятаться от всего, чтобы избежать жжения. Слепые глаза закрыты черными очками. Шапка плотно сидит на голове и закрывает лоб, но из-под нее только на шее еле-еле пробивается  краешек светлого локона. Врачи говорят, что ничто не помешает Наде отрастить былую длину волос.

Я снова обретаю цвет: синие искры по телу.

— Я же говорила, Надюша. Придет твой ненаглядный, — слышу голос ее мамы.

— Ма-а-ама, — сдавленно шепчет она. – Я сама его вижу.

Тетя Лида замолкает и достает носовой платок из кармана пальто.

— Привет! – подбегаю я, и понимаю, что сбившееся дыхание  мешает мне говорить.

— Здравствуй, Саша. Оставляю Надюшу на тебя, — изо всех сил пряча слезы произносить мать. – Мне еще в продуктовый сходить надо.

— Не беспокойтесь, — отвечаю автоматически, а сам думаю о том, что говорит моя Надя. – Пройдемся?

Осторожно беру ее за руку и чувствую, как она аккуратно сгибает пальцы. Ее лицо скорее похоже на маску невидимки, но мне не обязательно видеть, что оно выражает. Я вижу цвет и слышу звук.

— Мне нужна твоя помощь, Саша, – тихо произносит она.

Что это — смущение?

— Что случилось?

— Ничего. Вернее случилось давно. А в последнее время стало только хуже.

Она осторожно шагает вперед, вижу, как ее голубой становится насыщеннее, а сам силюсь понять, что могут значить ее слова: «Сама вижу….».

— Мама думает – это последствия… Ну — знаешь, сознание цепляется за привычные картинки. А на самом деле, — она затихает, а потом вдруг разворачивается ко мне. – Но я и раньше видела.

— Что?

— Галлюцинации. Я ненормальная?

— Не знаю, — мне кажется, я понимаю, о чем речь, но боюсь ошибиться. – То есть — нормальная конечно! – спохватываюсь я.

— Я хочу проверить кое-что, — тихо шепчет она. – Подними руку.

Чувствую, что жар от пробежки становится еще сильнее. Неужели…

— Теперь правую, — командует она. – Теперь сядь.

Сесть я не смог. Так и застыл с поднятой вверх рукой:

— Ты видишь меня.

— Ты сел?

— Нет. Так — ты видишь меня?

— Да, — она ждет чего-то еще, а я с трудом восстанавливаю дыхание. – Только тебя. Синие вспышки. Я ненормальная?

Я сажусь на снег и расстегиваю куртку:

— Да.

— Думаешь, это лечится? – осторожно подходит ко мне и садится рядом.

Я притягиваю ее за плечи, уверенно, будто не в первый раз и честно отвечаю:

— Нет.

— Что же делать? – устраивается удобнее так же просто и будто привычно. – Кто я?

— Ты – человек всей моей жизни, Надя.

Она переводит дух и прижимается крепче. Плачет. Глупая. А я понимаю, что это значит: теперь я для нее – целый мир.

X.

…Я ехал в такси до своей пустой квартиры, и ворочал сегодняшний наш разговор с Саней и так и сяк, и так и эдак. Что-то было в этом разговоре не так, что-то не давало мне покоя. Что-то я упустил из внимания, что-то важное. Саня. Датчики. Парнишка-псих. Его история. Стоп!

Я, вдруг, дернулся, подскочив на заднем сиденье машины, таксист тревожно поглядел на меня через зеркало заднего обзора и неодобрительно покачал головой.

Стоп! Меня осенило. Пазл сошелся. Карты легли. Я догадался.

Суматошно выхватил мобильник из внутреннего кармана и набрал номер Сашки. «Абонент временно находится вне зоны действия сети». Черт. Черт! Он, говорил, работает в какой-то шараге. Названия не сказал. Как? Как теперь извиниться перед ним? Я все понял. И академ на втором курсе. И год отсутствия. И конструирование принципиально новых датчиков. Я понял кто он. Мне стало стыдно за свои слова и усмешки. И мне очень сильно захотелось извиниться перед ним…