История одного гения.

Представляю вашему вниманию один очень интересный рассказ, написанный моим знакомым.

Текста много, но, уверен, послевкусие от прочитанного, стоит того, чтобы осилить нижеследующее.

Итак,

«История одного гения»
(или просьба прочесть до конца).

Есть только один способ сровняться с Богами:
достаточно быть столь же жестоким.
Альбер Камю. Калигула

.

Очередное серое зарево. Вялое однообразие восхода солнца может соревноваться в предсказуемости разве что с закатом. Всегда одно и тоже. Серое светило медленно опускается или поднимается, неторопливо меняя траекторию день за днем и не теряя стойкого величия. И сегодняшнее утро – не стало исключением. Спасает то, что у серого мира есть звук и запах: хоть какое-то разнообразие.

Распахиваю окно, и комната наполняется утренним ароматом влажной травы и свежестью. На самом деле свежесть – это банальная сырость в сочетании с прохладой, а роса на вкус противная, но  как ни парадоксально, подобное знание не делает их менее значимыми. Не поддающееся логике чувство легкости по-прежнему наполняет мою грудь, как и сотни лет назад. А то, что капля сверкает подобно драгоценному камню, по-прежнему восхищает: при удачном расположении серого солнечного глаза, сад в моем владении становится бриллиантовым. Судя по книгам, прочитанным мной за мою бессонную вечность,  водяной шар имеет свойство преломлять свет и превращать его в спектр, вынимать из обычного луча, спрятанные семь цветов… которые мне не суждено увидеть.

Я – дальтоник, и это единственное, что я взял с собой из прошлой жизни. В моей памяти нет представления о цвете, как нет и других воспоминаний. Ни одного. Как если бы я совсем не жил до того, как начал пить кровь. Не могу сказать, что меня беспокоит эта особенность: мне попросту наплевать — и розами засыпать. Я уверен, что моя жизнь много интереснее прочих во всех смыслах. Скорее заботит другое…

…Пение птиц в саду становится все более смелым, это потому, что светило поднялось выше и придало им уверенности. Пташки, размахивая крыльями и устраивая драгоценный камнепад с промокших кустовых веток, изо всех сил приближают день. Их спонтанные молитвы, верно, услышаны главной звездой, потому, что она щедро делится силой и заливает мой сад светом. Капли испаряются, распространяя цветочное благоухание уже очнувшихся ото сна бутонов, и выдавая свою непостоянную натуру. Были – и нет.

Впрочем, как все в этом мире.

Поэтому я люблю камни, за вечность и постоянство, за совершенство формы и редкость. Бриллианты, они тоже предоставляют моему взору манящее сверкание и раскидывают серую радугу вокруг, они восхитительны тем, что не имеют цвета, и абсолютно мертвые. Белый, как и черный, привлекают меня своей нейтральностью, но и четкостью одновременно,  тем они хороши. Я люблю неживую красоту. Единственное, что живо рядом со мной, это сад… и музыка. Еще одна привязанность.

Жажда. Вот что мешает мне насладиться этим утром. Она царапает горло раскаленными когтями и стремиться к пьедесталу, чтобы занять первое место в иерархии потребностей. Ей привычно чувствовать себя победительницей. Хм, кажется у меня в запасе было несколько… Хотелось убедиться, что у меня есть возможность насытиться не отрываясь от дела.

Я спускаюсь на первый этаж своего особняка. Неужели это все, что осталось…

Мужчина. Не люблю мужчин, их кровь не отличается густотой и ароматами, как женская. Я заглядываю ему в глаза, они уже почти выцвели, значит, жертва здесь давно. Тем хуже. Может использовать кого-нибудь еще? Размышления занимают не больше секунды. Нет, быстро перекусить и вернуться  к работе.

Снова смотрю в глаза безропотному созданию, на вид лет двадцати двух:

— Беги… — произношу команду. —  Туда.

Он, неловко переставляя ноги, направляется  к двери, ведущей на лестницу.

— Быстрее, как только сможешь!- Аморфный юноша начинает раздражать меня.

Тот прибавляет скорости и бежит, как ошалелый. Открыв дверь, он несется вниз по винтовой лестнице, попутно оглядываясь назад полупустыми глазами. Так – то   лучше. Страх жертвы способствует развитию аппетита. Белокурые локоны юноши подпрыгивают на голове от быстрого бега по ступенькам, сгорбленная фигура, всем телом он старается усилить скорость, чтобы спуститься все ниже и ниже,  попасть в подвал, где его ждет неминуемая смерть. Он торопит смерть, желая убежать от нее. Он жалок. Я решаю покончить с этим, пока еще осталось желание съесть его, чтобы не нарушать уединения; столько всего еще нужно сделать.

Нападаю сзади, кровь жертвы пульсирует  по венам и волной заливается в мое горящее горло. Мгновение — и осушенный труп катится по лестнице, ударяясь о ступеньки. Эх, не долетает еще пару пролетов, не беда, один шаг — я стою рядом и поддеваю его ногой.  Пинаю я мастерски, гол забит без лишних усилий, а если сказать точнее, то это тело попало в железный ящик, похожий на гроб, как мяч в ворота. Прыжок – и я стою рядом и закрываю глухой ящик, теперь ловкое движение, и тело превратится в прах за максимально короткое время в печи. Не люблю оставлять следы. Я — жесток? Куда смотрит мой создатель? Вот уж не знаю, я не знаком с ним. Вообще, я  — одинок, сколько себя помню, и это все упрощает. Более того, я-современный много гуманнее меня самого сотню-лет-назад. Молодость… молодость.

Однако… Неужели кроме кудрявого малого совсем ничего не осталось? Подчинять людей своей воле очень удобно, они могут жить на первом этаже, питаться, спать, поддерживать гигиену и ждать своего последнего дня, не ощущая времени, не осознавая, что они в ловушке. А может и осознавая: кто их там поймет. Правда, долгое пребывание делает их безвкусными, кровь не такая питательная уже через семь дней, зато это позволяет не отлучаться надолго, и не прерывать работу. Очень важно: не прерывать работу.

Поднимаюсь из крематория и убеждаюсь, что действительно, больше никого не осталось. Досадно. Охота неизбежна.

Пусть так, но до вечера я не выйду из мастерской. Есть одна вещь… Мне никак не удается написать колыбельную, такую, от которой захотелось бы спать даже мне, чтобы я почувствовал, что у меня есть душа, вернее появилась иллюзия ее присутствия. Чтобы я услышал, как она поет вместе с этой убаюкивающей мелодией и засыпает, плавно кружась и придерживаясь за флюгерок  нотки – восьмушки, передвигаясь в такт, будучи невесомой и воздушной…

Я почувствовал досадное раздражение.

Мои мысли – мой палач. Вот уж кто не обременен гуманностью. Они отрезают от меня по кусочку, легко погружая лезвие в мраморное тело. Я хочу невозможного. Я мертв немногим меньше трехсот лет. У меня нет души, и я не сплю. Возможно ли, чтобы бездушное существо могло вдохнуть душу в ноты? Сомнения подстегивают меня поспешить наверх, чтобы доказать обратное.

А все оттого, что слишком много вдыхал живого сегодня. Теперь мое горло мучают спазмы, дьявол их побери! Да еще и этот мальчишка, его хватило на один зубок! Поднимаюсь к себе, пытаясь избавиться от давящего чувства в груди. Меня встречает распахнутое окно.

Захлопываю оконную раму,  и  глухо занавешиваю  это отверстие во внешний мир. Сейчас все бесит: и птицы, и свет, и упругие  локоны на горящей голове, и мой абсолютный слух, улавливающий звуки через звуконепроницаемые окна. Звуконепроницаемые! Люди ничего не понимают из того, о чем говорят. Они пишут скучную музыку, создают одноразовую бытовую технику, едят всякую дрянь и наслаждаются тишиной, просто прикрыв окно или дверь! А я! Совершенное существо! С идеальным мироощущением и координацией, абсолютным чувством вкуса и слуха, живший в разные эпохи, повидавший столько, сколько не доступно ни одному человеку, извожу себя из-за малости! Набора нот! Еще одной вариации семи неизменных точек в нотной тетради!

«Замолчите вы все и дайте мне покоя!» — заорал я уже готовый бросить стул в окно, за которым жил и трепетал под солнцем сад, но вовремя одумался. Разбитое окно не принесет облегчения, и хоть я живу на своей, частной территории, выставлять себя на солнечные лучи остерегаюсь. Конспирация…

Зажигаю свечи. Огонь всегда напоминает о смерти, размышления о ней успокаивают; иногда осознания того, что конец все-таки существует, что он возможен, достаточно, чтобы расслабиться. Подхожу к роялю, готовый провести остаток дня в поисках удачной вариации.

Музыка приносит забвение. Я подумываю о том, что похож на жертву на первом этаже, когда отдаюсь в ее власть. Я тоже не ощущаю, как идет время.

…

Сегодня ничего не получается, и я готов списать все на жажду. За свою жизнь я прошел путь от звериного беспутства  и наслаждения силой, до спокойного потребления. Да, я ем людей, но чем я хуже их самих, питающихся обескровленными трупами животных?

Все, пора, мне нужен освежающий коктейль, для восстановления сил. А может два. Надеваю линзы на глаза, это неудобство в виде двух мешающих идеальному взгляду пленок приходится терпеть, чтобы изменить цвет радужной оболочки. Скоро яд разъест их и я одену новые, чтобы не лицезреть удаляющиеся в ужасе фигуры. У меня нет цели сеять панику, к тому же: зачем пугать жертву раньше времени….

Мой черный Мазерати встречает глянцевым трезубцем на решетке радиатора. До города несколько миль, домчусь в два счета.

Оставляю машину на  платной стоянке. Прогулка пешком помогает привыкнуть к людям и вспомнить, как вести себя так, чтобы не выделяться из толпы. Инстинкт ведет меня по темному переулку, я люблю передвигаться там, где темно, чтобы не «засветиться» на центральной улице, огни современного города слишком навязчивы.

Всхлип, доносившийся с верхних этажей, побуждает поднять голову. Дамочка рыдает, открыв окно настежь. Я приглядываюсь, ее лицо кажется мне знакомым. Впрочем этого не может быть, в противном случае она была бы мертва. И она какая-то серая.. . Не люблю серость, брюнетки или блондинки, и никаких полутонов. Я поспешно перехожу на другую сторону улицы и удаляюсь, плакса вызывает у меня брезгливость и досаду.

…Хозяин клуба сделал все, чтобы мимо заведения было сложно пройти, не оглянувшись. Местечко явно второго сорта зазывает огнями и манит громкой музыкой при каждом открытии дверей, крепкотелый охранник услужливо пропускает меня, что уж тут скажешь, я внушаю страх и почтение, что есть  — то есть. Отлично, гастроном открыт, девочки расположились на прилавках, а я прохаживаюсь по танцполу, как в магазине самообслуживания, и выбираю подходящий товар. Не то что бы выбрать не из чего, но я предпочитаю кровь с минимальным содержанием алкоголя, а такую днем с огнем…

Я рад сменить привычный костюм на джинсовое отрепье, однако я все равно привлекаю внимание. Это даже хорошо. Миниатюрная брюнетка белозубо улыбается мне, двигая полуобнаженным телом в такт танцевальной музыке. Она явно не прочь… но – нет. Алкоголь и наркотики вместе – ф-фу. Знала бы дамочка какую вонь источает ее кровь в этом случае. Меня улыбнула дикая мысль предоставить ей возможность узнать, но жажда напомнила, что сейчас не было времени для баловства. Пора делать серьезные вещи.

Меня привлекает длинноногая блондинка. Она танцует  у шеста, то приникнув к нему, то отойдя и как бы разглядывая в своих руках, кружится и счастливо хохочет каждый раз когда ей удается вытворить  с податливым хромированным партнером что-нибудь эдакое. Ее танец походит на эротическую фантазию. Прямые  средней длины волосы падают на лицо и  хозяйка не спешит их смахивать,  они тоже двигались под музыку, поглотившую  все ее существо, помогая ей и делая еще сексуальней. То, что надо. Я предлагаю угостить ее коктейлем, она отказывается, но говорит, что любит игристое вино. Зазываю ей первое попавшееся на глаза Асти в баре и прошу завернуть бутылочку с собой. Итальянские вина имеют наиболее удобоваримый запах, хотя на вкус такая же дрянь, как и все, что употребляют люди. Моя вторая жизнь началась в Вене, в конце восемнадцатого века, по моим подсчетам,  это случилось в декабре 1791г., но я не люблю современную Австрию, а почему-то тяготею ко всему итальянскому.

Она не против перебраться в более тихое  и уединенное местечко. Что и требовалось доказать. Захватив бутылочку игристого, мы выходим из клуба; я рассказываю ей о музыке и моем доме недалеко отсюда, о продюсерской работе и о том, что я как раз подыскиваю  новую звезду для раскрутки. Она улыбается и окидывает меня восхищенным взглядом. Мне нравится, как блестят ее глаза. И кожа, светится, пряча сложный трафик крови под собой. Мы подбираемся все к тому же темному переулку, и я уже чувствую непреодолимое желание прижать ее к стене прямо здесь: все равно никто не увидит, а жажда делает  меня раздражительным, это может все испортить, и вместо коктейля я выпью обыкновенную кровь.

Поднимаю ее на руки и отношу глубже в подворотню, она кажется пушинкой в моих руках. Ее восхищает моя сила, она не говорит ни слова против и удобно присаживается на железной пожарной лестнице, благо ее ступеньки достаточно  широкие.

— Я хочу тебя прямо здесь,- шепчу я ей затертую, миллион раз произнесенную мужчинами фразу и чувствую, как возрастает ее внутренний трепет. Сердце меняет ритм,  и кровь бежит быстрее, о… напиток обещает быть незабываемым. Мои руки рвут ее нехитрую одежду, я целую и облизываю ее, наслаждаясь вкусом и бегом живительного коктейля внутри.  Моя настойчивость пугает ее? Не-ет, это не страх трясет ее тело мелкой дрожью, не стыд зажег румянец на ее щеках. Готов поклясться, она всю жизнь мечтала обо мне, а может перебрала не один десяток неудачников чтобы меня найти. Ее тело выгибается мне на встречу, руки шарят у меня в штанах, чтобы стать еще ближе, она тянется ко мне. Зачем заставлять даму ждать? Ее ликующий выдох чуть не сорвал с меня маску, но я решаю идти до конца, мои движения сопровождаются ее тихими стонами. Еще немного и я слышу ее «да!», звучавшее все громче, а наслаждение кутает звенящей тишиной. Ее кровь закипает, превращая коктейль в горячий глинтвейн, по мере нашего приближения к пику. Я не могу больше ждать.

Она не чувствует боли содрогаясь от оргазма, глинтвейн сам льется мне в рот от ее конвульсий.  Я осушил этот бокал до дна. Мне понадобилось еще мгновение, чтобы развеять сладкий туман наслаждения. Я взял у нее все что мог.

Теперь шарю по карманам. Дьявол! Неужели я забыл взять мусорный пакет. Старею… я улыбаюсь собственной шутке. Неуместная бутылка Асти попадается мне на глаза, я  толкаю ее ногой с досады. А  — вот же он, я нащупываю полиэтиленовое чудо во внутреннем кармане. Высохшее тело легко помещается в мусорный пакет, а если учесть, что я несу его размахивая, с таким видом, что в нем завязаны тугим узлом старые тряпки, это ни у кого не вызывает подозрений.

Преспокойно доношу мешок до машины и забрасываю в багажник. Настроение хоть куда, теперь можно продолжить охоту. Сегодня решаю быть не очень разборчив, и уже скоро пять машин такси отправляются по указанному мною адресу, перевозя ко мне послушных зомби. Я же еду налегке, один, не считая пищу для ненасытной печи в багажнике. Всю дорогу я напеваю мою колыбельную и чувствую, что в этот раз все получится. Жертва – помощница вдохновила меня . Ах, какое удачное завершение дня, я надеюсь запомнить каждую эмоцию и воплотить ее в музыке.

…

Раннее утро не приносит облегчения. Я не смог, черт возьми. Эмоциональный подъем прошел, как не бывало. Дождь льет почти всю ночь, но против обыкновения не вызывает у меня вдохновляющей тоски, от которой хотелось бы сесть за рояль, и , закрыв глаза, позволить пальцам прокладывать замысловатые дорожки, порхать от клавиши к клавише, и оторваться от земли, ведомый музыкой, как светом маяка в кромешной тьме.

Я чувствую себя бездарным, пустым, никчемным. Я – ничтожество. Не медля, я беру все нотные тетради, что попадаются на глаза. Много же хлама я накопил. Испещренные мелким почерком, они содержат то, чем я занимаюсь всю свою жизнь. Зачем они теперь, если я не могу написать простейшего? О чем они скажут потомкам? Вот она – музыка написанная  никем? Миг — и я стою в каминной, разжигая  огонь от свечи из моего кабинета. Рукописи загораются незамедлительно, а я молча смотрю на пляски серого огня и чувствую, что это меня пламя превращает в пепел. Это я горю в печи, в железном ящике, превращаясь в прах.

…Дом кажется мне чужим и безликим, находиться в нем невыносимая мука. Людей вывожу за пределы владений и оставляю, если не поддерживать внушение, они придут в себя. Зачем они мне теперь: я еще не решил, что хочу жить. Нет, это не проявление гуманности, просто меня раздражает их возня на первом этаже. Домой возвращаться не хочу, и даже скорость не вызывает интереса. Автомобиль бросаю на обочине. В кармане пара запасных комплектов линз, я иду вперед, под воспрянувшим с новой силой дождем, вода превращает мой костюм в мокрую тряпку. Ноги сами ведут меня к городу. Где-то там осталось мое вдохновение, ему, видимо больше понравилось быть среди огней и шума и оно вернулось, покинув меня.

Я хочу проверить одну догадку. Что если я повторю вчерашний сценарий, но медлить не буду, а приступлю к работе прямо на месте?

Прав был Оскар Уайльд, когда в «Портрете Дориана Грея» сказал устами главного героя:

«Пожалуй, жестокость, откровенная жестокость женщинам милее всего: в них удивительно

сильны первобытные инстинкты. Мы им дали свободу, а они всё равно остались рабынями, ищущими себе господина. Они любят покоряться…» Мне нравится  пародия Оскара на вампирский быт. Но очень странно, что писатель дал умнику такую серую фамилию ( прим. Автора: Grey (англ.) – серый), ведь все сказано верно. Так почему бы не воспользоваться?

Сейчас рано светает, в клубе, где я был накануне, людишки еще не разошлись, но я пожалел, что вернулся туда. Налицо была только смена персонала, остальные же дамочки уже  изрядно накачались и двигаются автоматически. Нет, я не ем отбросы. Жаль, мне так важно повторить сценарий,  здесь сама обстановка заводит меня и навевает воспоминания. Еще раз шарю по залу, заглядывая в каждый уголок, и замечаю на себе пристальный взгляд абсолютно трезвых глаз.

Она смотрит на меня, не отрываясь:  серые глаза, серые волосы, большая  — не по размеру — одежда с чужого плеча. К тому же она одета в форму официанта, я никогда не связываюсь  с теми, кого могут быстро хватиться. Отвернувшись, я продолжаю поиск, но чувствую, как кто-то треплет меня по плечу. Она оказывается  за спиной и, сложив ладони рупором, пытается перекричать музыку:

— Вы не меня ищите, сэр? – ее глаза выглядят слишком большими на худеньком лице, различаю  замаскированный синяк под глазом и  плохо зажившую трещину на губе.

— Нет, — брезгливо отмахиваюсь я .

Тогда она подходит ближе и дотягивается губами до моего уха, привстав на носочки.

— Вы меня ищите,- говорит она и заглядывает в глаза, держась за мой рукав.

Я снова смотрю на нее. Есть в ее облике что-то, что заставляет меня кивнуть.

— Я скажу Салли, что у меня ЧП, и попрошу поработать за меня.

Она быстро оборачивается и бежит в подсобку, а я оглядываю зал еще раз, в последней надежде увидеть что-нибудь более подходящее. Однако, приходится двинуться к выходу, где она догоняет меня уже переодетой. На ней более чем целомудренное платье ниже колен и бесформенная кофта черного цвета. Я чувствую, что сценарий трещит по швам, но любопытство пересиливает недовольство, подогревая охотничий инстинкт. Мы выходим на улицу.

— Я живу здесь, недалеко, — она указывает на темный переулок. — Приглашаю вас.

Мы идем друг за другом, на почтительном расстоянии, она впереди – оглядывается, когда я шагаю слишком тихо. Хочет убедиться, что я не сбежал? Подумать только, меня ведет моя жертва, а  у меня нет ассоциаций с преследованием. Но зато появляется смутное чувство, происхождение которого я не могу понять, и оно не оставляет меня до того момента, как она подводит меня к высотному зданию. И тут я понимаю: это та самая плаксивая дамочка, вот почему ее голос показался знакомым…

— Простите, но лифт сломан, — говорит она, указывая на ступеньки и поднимаясь наверх пешком. Ее походка меняется, похоже, что в подъезде она чувствует себя увереннее. Я невольно любуюсь ее легкими грациозными движениями, пробивающимися из-под ужасной длинной кофты, пока она шагает вверх. Что ж может все не так уж безнадежно.

— Прошу вас мистер… — она открывает двери в квартиру. — Как вас зовут?

Заношу ногу через порог и с трудом завершаю шаг, чтобы скрыть замешательство, вызванное ее вопросом. Меня зовут? В течение нескольких веков никто не звал меня, и я не чувствовал нужды в имени. Однако….

Мой совершенный вампирский мозг молниеносно перелистывает файлы памяти, но не находит ничего. Да что ж это… Имя…. Я должен вспомнить имя. Неуверенная догадка пробивается сквозь пыль многочисленных томов моей памяти.

— Вольф…- радостно, но слишком быстро для человеческого уха произношу я, но тут же поправляюсь, — Вольфганг.

— А я – Мэг,- мое нетипичное для современности имя не вызывает никаких эмоций. Странная девушка – неужели  я ее не пугаю. Она сбрасывает кофту, предоставив взгляду  аппетитное, хоть и худощавое телосложение.

Уже лучше. Я смотрю на нее потребительски, и она замечает это.

— Хотелось бы  не откладывать дело в долгий ящик и сказать: я знаю кто вы, — опускает глаза,- и я видела, что вы делаете с женщинами здесь в подворотне.

Челюсть непроизвольно потянуло вниз после ее слов.

Дьявол Всемогущий! Что еще в запасе у этой тихони? Я хищно смотрю на нее и чувствую желание оскалить зубы.

— Очень неосмотрительно  с твоей стороны сказать это здесь и сейчас, жертва… — голосом больше похожим на шипение произношу я .

— Я знаю, — она вскинула личико так, что острый подбородок стал указывать прямо на меня , — Я хочу… убейте меня, – произносит она, с ударением на предпоследнем слове.

Я продолжаю приближаться, лихорадочно соображая: почему злость не кипит во мне, а ярость не наполняет рот ядом .

— Убейте, —  ее глаза остаются сухими  и не выражают страха,  но горят огнем отчаяния. — Так же…- она расстегивает мелкие пуговички пробегавшие от воротника до середины платья.

— Не трудись,- подлетаю к ней и одним движением отрываю их все, до самой талии. Ее худое тельце вызывает небывалое желание, я чувствую, что зверею, и решаю упокоиться, чтобы странный пыл не помешал мне выпить коктейль.

Стук в дверь преображает мою жертву до неузнаваемости. Худое личико искажается гримасой страха, глаза намокают и краснеют, она хватает оборванное платье ладонями, пытаясь прикрыть место разрыва.

— Прячьтесь..- громко и свистяще шепчет она. — Он не пощадит ни меня, ни вас.

— Я кто, по-твоему? – меня обескураживает ее поведение. — Мне некого боятся, девочка.

— Это не важно! – Она энергично мотает  серой головкой в подтверждение своих слов. — Он – зверь! Недочеловек! Он жестокий, и опять будет издеваться! Нет молитвы, которая бы смягчила его!

— Я  — вампир, детка, — мне стало неприятно, что она не понимает моей власти и возможностей. —  И не боюсь его, кем бы он там ни был.

— Уходите!  — она показывает на окно. — Или он убьет вас! – я вижу, как  она содрогается от ужаса  при каждом ударе в дверь, которую, похоже, пинали ногами.

— Открывай, шлюха!!! – слышалось из-за двери,- Я знаю, что ты не одна! Вам конец, слышишь меня!

Она выталкивает меня на относительно широкий бордюр за окном, показывая жестами, чтобы я отошел дальше по стене, и закрывает раму.

Я повиновался, ведомый незнакомым чувством, в моей голове зреет план. Хлопок выбитой двери об пол заставляет меня поторопиться.

— Где он!!! — рычание, которое издавал этот ревнивец и впрямь походило на звериное. — Убью!

Я  стою на уровне седьмого этажа. Спасибо идеальной координации и балансу — могу заглянуть в закрытое окно, едва наклонившись. И что я вижу? Она преграждает путь к комнате, встав в дверном проеме, глупенькая, именно поэтому он кидается туда, где и находится «спасительное» окно. Она хочет спасти своего убийцу?

— Я одна, Стив, я здесь одна…- все время твердит она и виснет на его руке, когда тот решает ринуться к окну. Конечно, мужчина скидывает ее в два счета. Скоро я понимаю, что этого ему показалось мало: слышу глухой удар, после которого она затихает.

— Убью, — повторяет он, открывая окно и выглядывая наружу.

Наивный: он не знает с кем связывается. Я быстро прохожу по бордюру и залезаю в квартиру через окно в туалете. В нос ударяет запах спичек и  сигаретного табака. Я возненавидел эту жертву никотиновой зависимости.

— Три, четыре,  пять, – смакуя, произносит он.- Я иду искать…

Двери в комнаты он устрашающе открывает ногой. Надо же, шут балаганный,  иди-иди ко мне. Посмотри  на противника, способного ответить на твои выпадки. Я слышу, как этот боров тяжело дышит от ярости.

— Кто не спрятался, я не виноват – ухмыляется  он, заглянув в туалет, но не обнаруживает меня там. Так и знал, что не догадается поднять голову. Он выходит с явным намерением найти меня, во что бы-то ни стало и двигается к Мэг, чтобы привести ее в чувства.

— Очнись, сука! Где он?! – звонкий шлепок полосонул по слуху.

— Я одна здесь, Стив…-  еле шепчет она.

Спускаюсь на пол и нажимаю на сливной рычаг. Вода журчит и привлекает его внимание. Мне нравится его замешательство. То ли еще будет — давай, иди сюда малыш; я сажусь на унитаз и принимаю невозмутимое выражение лица, развернув газету, взятую здесь же на полу.

Теперь он передвигается тише и медленно открывает дверь в туалет, настороженно заглядывая внутрь. По – видимому, оценив мою не очень спортивную фигуру под мокрым костюмом, он чувствует себя увереннее.

— Так вот кого я трахну сразу после тебя, Мэган,- ухмыляется он.- А может наоборот? Хочешь посмотреть на это, шлюха!? – его смех, как сухостой ранней весной, прозвучал лишним и фальшивым.

Она  стала еще меньше, вжавшись в стену.

— Ты скотина, Стив,- что же он сделал с ней, если она верила каждому его слову? — Я ненавижу тебя,- ее голос сорвался на рыдания. — Ненавижу-у!

— Эй, приятель, — еле сдерживаю гнев и сохраняю все тот же невозмутимый вид. — Мне тут приспичило, закрой дверь.

— Что-о-о?- он краснеет от злобы и двигается на меня.

— Дверь закрой,- говорю я даже дружелюбно. — За собой.

Он хлопает дверью и вваливается всей огромной тушей в туалет.

— Слышь ты…- начинает он. — Ты думаешь что…

На том видимо его словарный запас заканчивается, потому что он замолкает и угрожающе поднимает вверх толстые кулаки.

—  Ты мешаешь мне сосредоточиться на деле, — сбиваю я его с толку, снова развернув газету.

Он хватает меня за горло и изо всех сил жмет на мраморную трахею. Сначала я мотаю головой, издавая звуки удушья, но мне это быстро наскучивает,  тем более, что сдерживать смех становится все сложнее. И все же я хохочу во все горло. Растворившиеся на глазах линзы производят должный эффект на мерзавца, глаза ужасают его кровавым цветом. Зрачки же  у хряка  увеличивают диаметр, он испуганно убирает руки с моей шеи и пятится.

— Не так быстро, — хватаю его за руку я, наслаждаясь его страхом. — Сначала поешь моего дерьма, приятель.

Я быстро снимаю с него безразмерную футболку и затыкаю ею унитаз. Стив – красавчик следует за ней. Нажав на рычаг унитаза, я любуюсь видом плюхающегося и захлебывающегося «туалетной водой» извращенца. Я никогда не испытывал таких гадких чувств, как сейчас, всплывшая сигарета вызывает у меня омерзение. Люди, способные на истинную жестокость, для меня сравнимы разве что со слякотью и распространяющимся смрадом.

Боров отправляется в мусорный мешок без церемоний.

Мэг… Она оказалась  в подъезде, двумя пролетами выше этажа. Выдох облегчения в ее исполнении при виде меня говорит мне о многом. Да, черт возьми, о многом.

— Почему ты не убежала? – спрашиваю я.

Она указывает на открытое окошко в стене, на площадке между этажами, видимо это и есть запасной вариант, на тот случай, если бы ее нашел не я. Кардинальный вариант, если учесть высоту.

— Где Стив? – она с опаской смотрит на дверь в квартиру, пока я веду ее за локоть.

— У него кончились сигареты, девочка. Он пошел за ними. Ревнивый у тебя, муженек, — не сдерживаю горькой улыбки.

— Он не муж мне,- подносит крохотный кулачок к губам.

— Друг?

Она медлит с ответом. Мы заходим и я вижу, как ее плечики расслаблено опускаются, когда она не находит его там.

— Отчим.

Ее глаза становятся глубже, когда встречаются с моими. У меня в груди что-то лопается. Неясно что может лопнуть в моей пустоте, но я чувствую боль и понимаю, что не знаю что сказать.

— Убейте меня, Вольфганг. Он никогда не оставит меня в покое.

— Почему ты хочешь, чтобы я убил тебя. Не бросишься в реку, не наденешь петлю на шею, не вскроешь вены? Почему?

— Те женщины… — тут я заметил, что она смотрит сквозь меня. — Они были согласны. Сами согласны быть с вами. Я слышала, как они кричали. Они любили вас. Я думаю, они были счастливы. Я хочу быть счастлива перед смертью. Хотя бы раз. Хочу без боли…

Я прижимаю ее к себе, не дав договорить, и не понимая, что творится со мной. Меня заводит каждое движение ее распухших от удара губ. Кровь, бежавшая тонкой струйкой из лопнувшей раны, запеклась. Я облизываю ее и целую губы. Потом еще раз. И еще, почувствовав ее неуверенный ответ. Ее почти прозрачная кожа имеет тонкий аромат белых роз, что растут в моем саду. Я хочу быть нежным и щедрым и приготовить самый ароматный глинтвейн в этом сосуде.

— Мокрый, – она осторожно касается моего пиджака.

Я забыл, что одет. Вернее – не припомню, чтобы я когда-то раздевался. И тут понимаю, что обнажаюсь перед ней, чтобы дотрагиваться не только руками. Я хочу не торопиться, а наслаждаться ею медленно, чтобы понять вкус и букет этого вина. Я хочу быть сомелье. Мое тело смущает ее. Не нужно иметь идеального зрения, чтобы заметить ее стыд. И еще. Что-то в ней еще. Я не видел этого раньше. Но я разгадаю. Точно уверен, что пойму, и покажу ей все, когда она будет готова. Она будет готова.

… Кровать, пожалуй, жестковата, лежать на ней не очень удобно, но это не мешает мне восхищаться тишиной. Глаза открывать не хочется, я весь в новизне ощущений и эмоций от ровного, как шаги метронома, стука рядом с моей грудью. Столь же равномерное дыхание в такт сердцебиениям составляют собой неповторимую композицию. Эта музыка жизни в моих руках позволяет мне чувствовать себя Богом. Неужели все смертные слышат это, и как я мог раньше существовать без этих ощущений? Я открываю глаза, наконец готовый увидеть реальность вокруг, и меня будто относит в пучину непомерного красочного буйства. В глазах пестрит и жжется. Что происходит? Куда же подевалась извечная серость? Я даже в забытых мечтах не мог представить подобного разнообразия оттенков, который дарил мне новый мир. Мне кажется, что я попал в зазеркалье, волшебную страну, где все по — другому. Где запах и звук сопровождаются буйством цвета. Мне стоит труда, чтобы удержаться и не соскочить с кровати. Я осторожно поворачиваю голову и смотрю на Мэг, и тут то меня ждет еще один сюрприз. Взору представляется водопад волос, ниспадающий по камням моей груди. Боже, где она хранила это богатство!? Собирала в пучок? Но ведь это самый горячий цвет из мне известных. Он побуждает меня к чему-то, вызвает бурю воспоминаний; шторм обрушивается на меня внезапно и неистово, я почти ощущаю ветер времени, сдувающий пыль с бумажных страниц, содержащих информацию. Бездну информации. Я вспомнил все в доли секунды. Всю мою жизнь в Австрии, от рождения до мнимой смерти. Вспомнил реквием, написанный мною для таинственного незнакомца. Теперь я знаю, как выглядел мой создатель. И что цвет огня и восходящего солнца – это цвет волос женщины, которая спит на моем плече. Мэган переводит дух и осторожно приподнимает веки.

— Я жива?

— Тч-щ… — глажу ее по щеке.

— Спи – спи.

Она улыбается в ответ, проводит теплой рукой по моей шее и снова закрывает глаза.

— Я жива, — произносит она, и я понимаю, что слышу в ее голосе нежность. Мне хочется убаюкать ее. Я целую ее в макушку и улыбаюсь.

— Послушай, что я спою тебе. И засыпай.

Я напеваю мелодию, которая идет изнутри, искусно подражая струнному звуку рояля. Моя колыбельная звучала живо и по-настоящему, просто, но чувственно, одним словом так, как звучит настоящая музыка. Я не собираюсь подскакивать и записывать ее в нотную тетрадь – нет. Я ее не забуду, она рождена не в голове, а глубоко в груди, где, как мне всегда казалось, нет ничего, кроме пустоты. Дыхание Мэган становится равномерным, она засыпает под мою колыбельную, и я понимаю, что нашел то, что всегда искал.

— Ты жива, моя муза, — шепчу я ей тихо.

— Ты будешь жить…. Вечно.

Меня охватывает неизвестное доселе ликование, я рисую в уме ноты только что родившейся мелодии, вновь и вновь повторяя ее звучание и радуясь ее существованию. Я — не бездарность. Я — не серость. Я – влюбленный мужчина, Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил Моцарт …

[audio: https://mirakray.ru/wp-content/files/Kolybelnaya.mp3]

  Моцарт Колыбельная (2,7 МиБ, 258 hits)