Пять долгих ночей. Глава VII/I.

Глава VII/I. Марфа.

— Ну, ты прям как чертенок! Рожек не хватает только, и портки не к месту, ну еще русый, а надобна как смоль, а так чем не чертенок? Такой же весь в копоти, будто только из чертовской печурки выскочил! И трясётся еще как чертенок! Ишь ты! Давай спинку потру!

Она стояла метрах в пяти от меня, одной рукой держала глиняный кувшин, а второй подбоченилась на поясе, и сдержанно улыбалась.

Я судорожно сглотнул и протянул ей пучок соломы, невпопад из себя выдавливая:

— Черти, они на копытцах вроде, у меня же ноги, ступни, пальцы.

Она поставила кувшин на березовую чурку, подошла ко мне, взяла солому и принялась старательно натирать мою спину, посмеиваясь надо мной.

Да, это была Она. В точности. Я ее узнал сразу. Моя девушка из снов. Моя сказка из глубин детства. Моя мечта юности. Мой идеал женской красоты, такой, который сидит в подсознании каждого мужчины, но у каждого свой. Только еще красивей и… реальней что ли, живей.

Я, уже зная, кто она, все равно спросил:

— Ты кто? Как тебя зовут?

— Так ты же узнал меня. Надобно ли вслух произносить то, что ведомо тебе и так?

Она терла мне спину, а я как неопытный юноша стыдливо тупил глаза и переступал с ноги на ногу.

— Давай дальше сам. Спина чистая, — сказала она и отдала мне пучок соломы.

Я схватил солому и суетливо, торопясь, стал стирать с себя остатки золы вместе с грязью и потом.

Она тем временем, достала из колодца ведро студеной воды, и, не спросив меня, вылила его мне на голову. Я от неожиданности непроизвольно ойкнул. Потом еще несколько ведер.

Девушка подала мне полотенце, я его принял и стал растирать свое тело насухо. Она подошла к березовой чурке, подняла с нее глиняный кувшин и потом, повернувшись ко мне, сказала:

— Ну, вот теперь, здрав будь, добрый молодец. Теперь я вижу, что не чертенок ты. На, испей квасу хлебного, молодого, да  из погреба только что.

Я схватил, трясущимися от холода руками, кувшин с квасом, и, как будто человек, изнывающий от жажды, стал хлебать вкусный, резкий, чуть кисловатый и слегка сладкий напиток, проливая через край сосуда квас себе на грудь. Выпив почти все из кувшина, я отер губы тыльной стороной руки, и понуро огляделся вокруг себя. Она, приняв кувшин из моих рук, и будто прочтя мои мысли, сказала:

— Ладно, уж, давай, сменяй одежды.

Озорно улыбнулась, повернулась и пошла к избушке слегка, покачивая бедрами.

Меня всего трясло, как на первом свидании. В голове зашумело от восторга и от ее недавней близости ко мне.

Я суетливо, торопясь надел на себя чистую и сухую одежду, постоянно путаясь в складках и не попадая руками-ногами в рукава и штанины. Застегнул разгрузочный жилет, закинул карабин за плечо, раскидал на кустах постиранную одежду, чтоб она просыхала, и пошел вслед за, непонятно откуда взявшейся здесь, девушкой моей мечты.

Солнце полностью спряталось за верхушки деревьев, прохлада опускалась на землю, на полянке заметно стало темней.

Она стояла около входной двери в избушку и ждала меня. Около ее ног стояла плетеная берестяная корзина, накрытая сверху белой простынкой. Я только сейчас позволил себе рассмотреть гостью, как следует.

Красивая. Черноволосая. Волосы собраны в тугую косу, коса через левое плечо переброшена, до пояса. Лоб открытый. Кожа белая-белая, но не меловая, холодная, а очень живая такая, теплая. А вот глаза голубые, холодные, чуть раскосые к вискам. Светятся глубиной и пониманием. А еще мне показалось, что смеются сами по себе. Нос. Не знаю, как такой нос называется – красивый, слегка курносый. А губы пухлые, большие и ярко-малиновые, но гармонично смотрятся в целом на лице. Подбородок маленький и чуть вперед торчит. На щеках – нежные задорные ямочки, когда улыбается. Лицо в форме вытянутого овала сужающегося к низу, красивое очень. Роста среднего, так навскидку, сантиметров сто семьдесят. На руках браслетики деревянные. На груди цепочка серебряная с белым камушком каким-то небольшим в подвесе. Одета в сарафан красно-белый, до пят. Плечи узкие, грудь тугая, обтянутая верхней частью сарафана. Стройная. В бедрах в меру широкая. На ногах чебаточки кожаные, на ремешках, на босу ногу. Лет двадцать пять по внешнему виду ей. Что она тут делает? Я не успел задать ей это вопроса, как она мне:

— Ну, что? Хороша? Всю рассмотрел? Я думала, ты меня глазами съешь. Встречай гостью уже, давай! Долго на пороге держать будешь? Я с дороги голодная и усталая.

— А-а-а… э-э-э.… Ну, так заходи… те.

Вот так. Ждал Леху, а пришла Она. Как же ее зовут? Забыл я. В голове стучали звенящие молоточки, и еще, где-то на периферии сознания, угадывалась веселая флейта.

Я протиснулся около нее, почти касаясь ее сарафана, она не шелохнулась, открывая двери и приглашая ее внутрь. От нее пахло цветами, нет, не духами с ароматами цветов, а именно цветами, цветами с луга в полуденную жару июля. Дразнящий, пьянящий, насыщенный, сладкий и очень приятный запах.

— Заходи. Сейчас я керосинку зажгу. У меня тут… э-э-э…. оконце забито – темно.

Я запалил керосиновую лампу, поставил ее на стол, включил еще светодиодный фонарик, подвесив его за цепь над очагом, но из открытых дверей поступало пока еще все равно больше света, чем от керосинки и фонарика.

— Ну, садись…. садитесь, — сказал я, показывая рукой на лавку, — я сейчас еще постелю чего-нибудь.

— В единственном числе! На ты, на ты! Сажусь.

Я вытащил из рюкзака свитер и постелил на сиденье для нее.

— У меня и поесть особо нечего… Каша гречневая есть, с тушенкой, чай… Будешь?

— О! Конечно буду! Давай! – обрадовалась она, — Накладывай! Сейчас меня покормят!

— Сейчас…

Я, плечами чувствуя ее смеющийся взгляд, распаковал три таблетки сухого горючего, бросил их в очаг, облил чуть керосином и поджег. Опустил на цепи, на синий огонек, котелок с загустевшей кашей. Достал свою ложку, тарелку, кружку из рюкзака – положил все на стол.

— Как ты тут? Как обустроился?

Это она мне. Я, снимая с огня уже подогретую кашу, и вешая на цепь закопченный чайник, бессовестно вру (ну не рассказывать же, что произошло на самом деле?):

— Да, нормально все, потихоньку. Интересное место.

— Никак, я смотрю, ты в смущении? Меня робеешь?

— Да, нет, конечно! Просто удивлен очень…. и… рад еще…

— Я тебя тоже рада видеть! Только ты смурной, какой-то, невеселый. Достал уже, поди?

Я, силясь понять, о чем она меня спрашивает, завис на несколько секунд. Она:

— Нет? Ну и ладно! Давай за встречу уже!

— Слушай, а у меня, акромя спирта и нет ничего. Была еще водка вчера, так я ее допил.

— Ну, давай спирта твоего уже, коли нет ничего боле.

Я снова ошарашено гляжу на нее, и не могу понять, представить, как она спирт пить будет. Однако накладываю ей в свою тарелку теплой каши, неуклюже пододвигаю ложку к ней. В алюминиевую кружку наливаю подогретого сладкого крепкого чая, а в стеклянном стакане разбавляю спирт медицинский из пузырька, с водой колодезной, отливаю большую часть раствора себе в раскладной пластиковый стакан, а стеклянный пододвигаю к ней. Молоточки стучат почему-то сильней, а флейта почти пропала.

— А ты сам, что, кушать не будешь?

— Я ел уже, — снова вру я.

— Да у тебя тарелок, поди, нет боле? Так ты с чугунка поешь!

— Это не чугунок, а котелок, — рефлекторно поправляю я ее.

— Не ждал гостей-то? Не готовился?

— Не ждал…. Точнее таких не ждал…

В сознании снова мысль пробегает – кто она такая? И как она здесь оказалась? Но, я вновь, не успеваю зафиксироваться на этих вопросах.

— Ну? – торопит она меня, держа стакан в руке.

— За знакомство! – сподобился я.

Она:

— Я бы лучше сказала – за встречу!

Мы чокаемся, я опрокидываю в себя адскую смесь из стаканчика, шумно выдыхаю и занюхиваю рукавом, попутно замечаю, что она чуть пригубила разбавленный спирт, отпила чай из кружки, и на кончике ложки попробовала кашу гречневую. Сказала:

— М-м… Как вкусно…

Я не нашелся, что ответить, полез за сигаретами.

— Знаешь?! Я тебе тоже гостинцев принесла!

Она поднялась со скамейки, вышла за порог открытой двери, вернулась оттуда через секунду, неся с собой корзинку, и затворила за собой дверь. На улице уже смеркалось.

Я затаил дыхание, а она озорно поглядывая на меня, переставила всю посуду с одного края стола на другой, сняла белую простынку с корзинки, постелила ее на часть столешницы, и стала выкладывать на белую поверхность разную снедь.

— Не обессудь, чем бох послал, — очень серьезно так мне.

Я не верил своим глазам. Вначале, из корзинки появился каравай черного хлеба, за ним полулитровая банка с солеными груздями, далее двухлитровая, стеклянная бутылка медовухи, красные помидоры размером с мой кулак, зеленый лук, спичечный коробок соли, вареная картошка в небольшой кастрюльке, вареные куриные яйца, кусок соленого сала с серой полоской мяса. Кастрюлька с жареной рыбой, кажись щукой, чеснок, молоко в кувшинчике, сметана в баночке.

— Я не помню что ты любишь, потому набрала всего из того что было.

Теперь уже она, сноровисто, ухаживая за мной, создала быструю суету над столом, пододвигая ко мне тарелки, и раскрывая все эти баночки. Я сидел как истукан на сосновой чурке, и оторопело наблюдал за разворачивающимся передо мной действом. А еще, я вдруг очень сильно захотел погладить ее по плечу, ну или чуть коснуться рукой до её виска…