Дом. Часть вторая.

Дом. Часть вторая.

А. Страж, С. Кран

4.

…Сотни упаковок и каких-то металлических коробок на стеллажах.
Позади меня скрипнула дверь, я чуть вздрогнул и обернулся на скрип. Легкий сквозняк болтал дверью на старых петлях. Однако пора уже было выбираться из этого лабиринта и отыскать, наконец, эту прачку, а также попросить её, чтобы она отвела меня к ребятам из моей группы.
В Управлении, когда нас инструктировали перед выходом, нас предупреждали, что мы столкнёмся, по всей видимости, с разными странными вещами, но вот про лабиринт подвала не было сказано ни слова. Потому, я просто не представлял себе, как отыскать обратную дорогу назад. Казалось бы чего проще? Если раньше ты шел по течению стоков, то теперь нужно было бы идти против течения. Но не тут-то было. Как назло, все каналы вдруг пересохли, вода перестала струиться ручейками, а визуально определить уклон полов я не мог.
В состоянии глубочайшего раздумья, я направился к болтающейся на сквозняке двери, машинально сунув в карман полиэтиленовые пакетики, которые держал в руке.
Лестница! За дверью была деревянная, винтовая лестница, ведущая куда-то наверх. Я бросился к ступенькам и поднялся на этаж выше. С лестничной площадки вела куда-то всего лишь одна дверь. Пройдя сквозь эту дверь, я очутился в небольшом полутемном помещении.
В этой комнате, у дальней стены, веселыми языками пламени жил камин. В левом углу стояла железная кровать с кучей серого тряпья на ней. В правом углу стоял деревянный стол и два деревянных стула со спинками. У камина слева была навалена не очень большая охапка порубленных березовых поленьев, а напротив самого камина, на деревянной скамейке, сидел старик и ворошил горящие дрова в камине чугунной кочергой.
— Здра-авствуйте, — обрадовано произнес я, но только шепотом, боясь испугать старика.
Старик обернулся на голос, на лице не отразилось ни тени эмоций:
— И тебе не хворать.
Пожилой человек выглядел очень странно. Мешковатый, серый балахон на теле, до пят, подпоясанный каким-то черным пояском. На голове, грязные, местами скатавшиеся и замасленные редкие седые волосы до плеч. Лицо в сетке морщинок – серое, невыразительное и осунувшееся – продолговатое, с острым и выпирающим вперед подбородком. На носу большая бородавка. Глаза белесые, водянистые – старческие.
Я уже более уверенно продолжаю:
— Я тут заблудился слегка. Вы мне не поможете?
— Садись, — человек показывает рукой на соседнюю скамейку около себя.
Я сажусь, и, кивая на огонь, спрашиваю:
— Зачем вам камин? В подвале Печь работает, она вырабатывает много тепла, неужели этого тепла не хватает на вас?
— Не всё блестящее блестит, а цветное имеет цвет. Также как и не все горячее греет. Меня прогреть, способен только огонь живой. Посмотри, как тлеют угли, приглядись, какие картины рисует огонь на теле полешка, каких только сказочных зверей тут не увидишь – было бы воображение. Протяни руки – и ты почувствуешь тепло огня, его живительную силу. Мои кости тянутся к этому теплу. А там у вас в подвале, стужа лютая и сквозняки гуляют.
— Почему это у вас? Я только сегодня прибыл, ничего сам не пойму, что тут происходит, вот заплутал еще. А в подвале, вообще-то, жарко очень, — возмутился я, протягивая руки к огню.
А старик проигнорировал мой вопрос, а также моё возмущение и продолжил размеренно:
— Вот, когда сгорит последнее полено из этой кучи, вот тогда и на покой мне можно будет, тепла не останется больше в мире, жить незачем будет, вот тогда и я уйду.
— Дык тут дров-то! От силы на сутки осталось! Куда уйдешь-то, отец?
— Да… Я сначала так тоже думал, каждое утро просыпался и думал, вот, мол, дожгу сегодня эти дровишки и все… только, оказалось, что эта куча не уменьшается никогда с тех времен…
— С каких времен?
— С временнОго начала, с того самого дня когда мир смысл потерял, когда хаос пожрал людей и жизнь потеряла своё естество. С тех самых пор я жгу эту последнюю охапку дров и жду момента.
— Отец, тебя как звать-то? Ты давно здесь? Ты как попал сюда?
— Вопросы ответов не имеющие, вслух вопрошаемы не будут.
— Чудной ты какой-то, ей богу. У тебя имя есть?
— Вопрошая, будь готов, что и тебя в ответ спросят.
— Так я и не скрываю. Меня Саша зовут! Александр.
— Саша… Что-то есть в этом имени, да… а в том, что есть в этом имени, смысла нет. Никому не раскрывай своего настоящего имени.
— Почему? Как не раскрывать? У меня так и в паспорте написано – Александр.
— Заберут у тебя имя, и будешь ты, так же как и я, без имени человек, без смысла. Я про твоё истинное имя.
— Кто заберет? Как заберет?
— Вопросами истину не приблизить. От вопросов воздух трясется и лоб морщится. А истина в том, что истины нет, ничего нет. Пустота, кругом пустота. Вокруг каждого кокон пустоты и эту пустоту люди никогда не преодолеют. Люди как звезды в небе, меж ними тоже мульоны метров пустоты непреодолимой. Смысла нет ни в чем. Есть только пустота и тепло этого огня.
— Постой, почему нет смысла? Смысл есть всегда! А меж людьми не пустота вовсе, а отношения – эмоции, слова, любовь, в конце концов.
— Любовь? Любовь – это мнимая величина. Это всё слова людей, а слова – это лишь звуки только, в звуках смысла нет, так воздуха колебания, смысла нет и в людях.
— Как нет?
— Так, нет. Какой смысл в тебе?
— Ну, как какой?.. Я живу…
— И?
— Я живу, учусь, работаю, отдыхаю, познаю новое.
— … вот, я же говорю, в людях смысла нет. Это ты рассказываешь, как небо коптишь, я же спрашиваю – для чего живешь ты Александр, зачем ты, каков смысл в тебе?
— Стоп! Ты меня на эту удочку не поймаешь. Ты вопросы формулируешь, ответов на которые нет просто, это из разряда того, что наполненность каждый сам для себя определяет…
Человек перебивает меня:
— … вот я и говорю, что смысла нет в людях.
Я продолжаю свою мысль:
— … я сейчас скажу, что я живу для того, чтобы родить сына, передать ему свое знание и наследие, а ты мне скажешь, что черви тоже плодятся и, что разницы меж человеком и червем нет, так?
— Дело не в том, что разницы меж червем и человеком нет, а в том, что в этом копошении смысла нет.
— Не скажи! Человек думает! Червь нет. Я мыслю! Хотя, ты скажешь, что в этом тоже смысла нет.
— Стало быть, суть твоей жизни в твоих мыслях? Ну, и каков смысл, в твоих думах человек? Для чего это? Для чего твои мысли?
— Человек созидает и творит, создает и рождает новое.
— Да, созидает, для того, чтобы другой человек пришел и уничтожил творение, или время со стихией уничтожает созданное.
— Люди пишут песни, складывают стихи, пишут музыку, книги, изучают мир и познают новое.
— Пыль, все это пыль, прах времен. Годы сжирают всё, никому это не нужно.
— Ну, вот заладил одно, и тоже! А в чем тогда, по-твоему, смысл-то?
— Смысла нет ни в чем. Истина в том, что истины нет. Суета сует. Все суета.
— Да, ну тебя! Разговор ни о чем. Ты мне скажи лучше, кто ты такой?
— Я Старик. Сорок седьмой.
— Так… а как ты попал сюда.
— Я здесь был всегда, когда меня не было нигде.
— Исчерпывающий ответ. А делаешь ты тут что?
— Я греюсь, жгу последние дрова и грею кости.
— Понятно всё с тобой. Как мне к Прачке назад вернуться? Хоть это ты мне скажешь?
— Утро вечера мудренее, ложись спать вон там в углу на тюфяк, пусти на самотек все. Все решено давно и предначертано, отпусти вожжи, и течение само понесёт тебя…
— Ну, уж нет!
— Суета, все суета…
Я хотел было вернуться назад в подвал, однако вдруг ощутил неимоверную усталость в теле и, подумав, что не будет ничего плохого в том, что я посплю пару часов, повалился на старую кровать и тот час же заснул…

5.

Я резко открыл глаза.
…Мне приснилось, что я был маленьким мальчиком. И еще я увидел во сне маму… Жаль, что лица ее не разглядел. Но четко помню наши голоса, мой сейчас кажется игрушечным, детским, а там, во сне, все казался настоящим. Словно и не было прожитых лет, словно все происходило сейчас:

— Мама! Мамочка! Ты где?
Липкий ночной кошмар накрыл меня с головой и я с трудом выныривая из вязких глубин сна, прокричав в темноту ночи то единственное, что могло помочь, защитить, оберечь – призыв к маме. Как волшебное заклинание.
Из темноты вынырнул черный женский силуэт и присел на край детской кроватки:
— Ну, что ты… сынок, я здесь, все хорошо. Опять кошмар? Приснилось что-то?
— Мама! Они там все коричневые и лежат. Все-все. А он страшный. Большо-ой. Тё-омный! В горах!
Теплая и нежная мамина рука прикоснулась к моему лбу, потрепала по русым кудрям, а губы покрыли виски поцелуями.
— Спи, родной. Всё хорошо. Это сон. Я с тобой посижу тут. А тебе пусть приснится волшебная сказка о смелом мышонке.
Я повернулся на бок, подложил под щеку ладошку и спокойно заснул. Кошмар остался позади. Я теперь был уверен, что ничего больше страшного со мной уже не произойдет, потому что мама рядом…
А потом… резко открыл глаза.

6.

Под впечатлением ото сна, я тупо уставился на спину старика, который по-прежнему молчаливо пялился на огонь. Пару секунд переваривал увиденное, а потом вновь погрузился в тревожный сон…

Бой затих как-то сам собой. Ураганное начало — взрывы гранат, свист пуль, а потом плавное снижения накала схватки. Синхронно с гибелью товарищей. Чем больше погибало ребят из нашей группы, тем менее сосредоточенным и ожесточенным был ответный огонь.
Вот теперь, кажется, остался я один. Но и мы их, должно быть, здорово потрепали. К тому же, если учесть, что для нас такое их сопротивление – да и вообще, сама возможность вооруженного сопротивления нашему спецотряду – было очень неожиданным.
Теперь всюду по склону были разбросаны тела моих товарищей, красноармейцев. Красные пятна от крови на снегу, черные пятна от гари разрывов гранат. Трупы людей в белых маскхалатах. Тут и там разбросанное оружие. Искореженные судьбы и жизни…
Я свой пистолет-пулемет Дектярева образца 38-го года сохранил. Правда вот патроны все закончились, а моему желанию проползти пять метров, и пополнить боекомплект у павшего товарища, мешали сквозное ранение в левое бедро и открытое, свободно простреливаемое пространство. Кровотечение я остановил, перетянув ремнем ногу. Из спецкурса медицины помнил, что надолго оставлять перетянутым бедро нельзя, иначе начнется отмирание тканей, в следствии отсутствия кровотока.
Положение безвыходное. Помощи ждать неоткуда. Проводника Халлдора, мы оставили связанным в расщелине, километром ниже. А там, в окопах наверху, в расщелинах и дотах засел до зубов вооруженный враг, враг, которого тут совсем не ожидали.
А жить очень хочется. Хочется Веру свою увидеть вновь. Домой хочется. Молока парного хочется. Боже, как хочется жить. Так! Отставить панику. Паника – это начало конца. Паника – это смерть.
Мы никогда не думали о смерти. Нет, нас готовили, учили убивать, учили обращаться с оружием. Обучали новой боевой системе самозащиты без оружия — Самбо. Нас хорошо готовили. Мы были лучшими. Мы знали о том, что можем умереть в бою. Но мы никогда не думали о Смерти. О том, что она реальна, о том, что она придет за нами. В двадцать один – Смерть кажется очень далекой.
А теперь Смерть вокруг. Сам воздух пахнет Смертью. И еще смеркается. В горах ночь приходит очень быстро. У меня приказ. Единственное возможное движение – это вперед. Здесь за валуном, ночью, всё равно замерзну на снегу.
Партия выдала задание, и Управление семь месяцев готовило нашу группу специального назначения. Вся подготовка велась в строжайшей секретности. Утечка информации была исключена. Необходимо было осуществить силовой захват объекта под кодовым названием «Дом», где-то в горах. Конечно, в самом Доме предполагалось какое-то сопротивление обитателей, но вот чтобы так, на подходе к строению – грамотно организованная линия обороны, с пулеметными гнездами, дотами и траншеями. Разведка плохо поработала…
…Мы попали в засаду. Первые очереди сразу скосили Даньку и Кирилла, они даже опомниться не успели. От близкого разрыва гранаты, упал наш командир – старший лейтенант Коновалов. Мы рассредоточились по местности, однако у нас была изначально проигрышная позиция, противник сверху, в хорошо укрепленных оборонительных сооружениях, а мы как на ладони за валунами, маскхалаты, в таком случае, не спасают совсем.
Короткий бой, мои товарищи замолкали один за другим… Вот я один остался…
Дождусь темноты, у Сидоренко пополню боекомплект и поползу к Дому…
…Ползу. На ощупь. Движимый шестым чувством. Тридцать метров до окопов. Только бы доползти. Двадцать метров. Верка моя, Верка, я тебя люблю. Десять метров.
Окоп. В окопе тела. Господи! Сколько трупов! Неужели это все мы сделали? Крадусь по траншеи, пистолет-пулемет наизготовку – впереди землянка.
Борюсь с желанием бросить гранату в черноту проема, прежде чем туда входить. Однако нельзя привлекать внимание. Носком собачьего унта осторожно толкаю дверь…
По голове меня бьет что-то твердое и тяжелое. Я падаю в грязный снег, роняя пистолет-пулемет из рук. В глазах темнеет, но сознание не теряю – вязанная шерстяная шапочка чуть смягчила удар. Кто-то наваливается мне на спину, и, молча, но тяжело дыша, начинает меня душить, обхватив правой рукой мое горло спереди. Задыхаюсь, дышать становиться нечем. Правой рукой пытаюсь ослабить захват, чтобы судорожно глотнуть порцию воздуха, а левой нахожу на поясе штык-нож. Высвободится не получается, но чувствую, что силы соперника тоже на грани, значит — мы равны. Срываю нож и бью навалившегося в область живота несколько раз подряд. Захват слабеет, я судорожно хватаю воздух и скидываю тушу врага с себя, переворачиваюсь, встаю на ноги. Враг еще дышит. Я подымаю из снега свой пистолет-пулемет и наклоняюсь над противником. Он без шапки. Хрипит. Глаза открыты. Смотрит на меня. Боже, какое знакомое лицо. Скулы. Нос. Брови. Губы, сложившиеся в презрительной усмешке. Глаза хитро смеются. Мое сознание противится иррациональности догадки, осенившей меня… Но к чему смех? Усмешка на лице переходит в гримасу ужаса. Перевожу взгляд с лица на руки врага. На ладони одной из рук лежит «лимонка», а другая рука держит выдернутую чеку. В его глазах я тоже вижу внезапное понимание, он узнал меня… Без сомнений. Этот человек — я сам… Группа… Наша группа… Как в зазеркалье… Мы воевали сами с собой… А значит победить не могл…
…Взрыв…