Пять долгих ночей. Предисловие. Копия почему или ночной бред.

Предисловие. Копия почему или ночной бред.

Почему-то сон не приходит, когда он больше всего нужен. Казалось бы, провались я сейчас в безповерхостный колодец сна — и на завтра уйдет иссиня черная тяжесть из ног и самое главное из плеч, но сон не идет. Лезут и лезут проклятые мыслительные процессы, ни как не пронять их тревожную сущность. Дневная непомерная нагрузка давит пульсацией на мозговые клеточки, стучит, эхом перебирая витиеватые полоски самосознания соизмеримо вежливого присутствия. Больно… Опять же не скажешь, что комками как-то, а спать не могу, хоть ты тресни о пень березу.

Капли стучат по кафелю в тишине ночного мрака, отбивая ритм какой-то асинхронной очередности смерти недолгого каждого падения, совершая, в общем-то, похожие движения под действием тяжести земной и завершая стремительным взрывом своего (или моего?) сознания о мелкие рытвины холодного укора. Стоп! Кажется капли это из другой истории… Или это эхо звонких падений мне только кажется.

Любая нормальная история начинается утром. Моя же, наверное, утром закончится. А ночь неуклюжими наскоками будоражит воображение или это опять-таки они ночь будоражат?

Всегда, если вглядываться в кромешной (полностью светлой) тьме во впереди идущее действо, то можно разглядеть полностью осмусленные противоречия. Как-то смотри – пердюк взмахнул острой огненной точкой триполи и его бросило вверх, потом в сторону, самкра его больно ударилась о вышестоящею удачность, а пролесик потерял еще одного зубодрала. Или вот еще – кирдык снова курит.

Страшно захотелось курить. Протянул руку. Нащупал на тумбочке пачку сигарет. Другой рукой залез во что-то мокрое и липкое, брезгливо потряс ее в окружающем только что зарождающемся атмосферном вихре каких-то крошечных, хаотично снующих туда-сюда мордашек и поношек и вытер о то, что показалось в первую секунду простыней, а потом очнулось пледом с кресла. Извлек нежно тоскующую о скором перерождении сигарету с белым фильтром, хотя в темноте только память может говорить о цвете былого представления очертаний требуемого понятия, взмахнул спичками, предварительно полуприкрыв веки, и сделал временную на сегодня затяжку вроде как вкусного дыма.

Когда куришь первые три недели вначале охваченного гормонами юношеского восприятия пришедшей внезапно взрослости, то невольно переживаешь искрами никотина приятные головокружительные моменты потери реальности. По-прошествии трех недель неоднозначная шероховатость стирается, а потом превращается в банальную зависимость от ежевременного присасывания к перерождающейся сигарете. Чем дальше, тем больше кашля, харкающего непременным злорадством над своим здоровьем.

Попробуй не курить пару дней. Знаю, что тянет. Попробуй. Потом после сытного и калорийного ужина с непременным участием мяса, в жареной ипостаси, испытай с кружкой черного крепко заваренного чая, томительно-оглушающий удар по самосозерцанию своей трясущейся душевной неудовлетворенности. Как водится, длится это недолго и логично заканчивается следом нахлынувшим ужасом от утраты некоей близости совершенного понимания всей соли и перца. Но иногда радость от праздника значительней, чем пресловутое ожидание с нетерпением.

Потянулся. Рукой нащупал клавишу выключателя где-то сверху над головой и чуть левее. Нажал – действа не последовало. Опять электричество отключили.

Вот ведь как бывает… Ждешь, ждешь действия, продолжения акта, а десны-скулы вдруг начинает сводить от невыразительной банальности светлых помыслов, приводящих в лучшем случае к добродушной усмешке, а в случае рецидива, к рукоплескающим овациям переходящим в булькающий пряный посол, после рваного послевкусия.

Желторотик опять напал на плешивого латра, вновь получил по простодушному опряносу и провалился в следующие свои сновидения, балансирующие на грани с галлюцинациями. Бывает и так, но это уже сложнее.

Когда у тебя нет ног, то, бывает очень тяжело встать с кровати. Поэтому, все-таки, собрав свою блуждающую решительность в некое подобие кулака, я остался лежать. Через пять минут три секунды я встал, так как мои ноги обрели материальность в моем зримом присутствии происходящего.

Холодильник приятно обдал меня заскорузлым зловонием открывшейся дверцы. Без освещения происходящих в нем действий, достаточно трудно понять причины образования столь интересных флюктуаций в наборе запахов, но дырки в памяти и отсутствие некоторого подобия упорядочного движения электронов в металлических стерженьках замурованных в стенах того, что в данный момент является моим жилищем, не оставляют даже тени надежды на понимание смысла обретенного синдрома зловония моего холодильника.

Рука нащупала наконец-таки стеклянную емкость с неким источником прохлады. Мозг, вдруг, включился и подал напоминание о том, где находится стакан, хлеб и последняя шпротина, засохшая, но видимо еще латышско-балтийская. Происходящая далее последовательность действий всем знакома и мало понятна. Ветвистыми отголосками мы струились по ветрам, парили нетленным искусством любить, голосистыми яслями познавшим ответы, полоскали бельишко в реке там, где можно не жить… Плыву…

Тапочки – это как две верные соратницы. Когда они нужны больше всего на свете, они прячутся под материальными укрытиями некоего жилища. Когда они бывают, обнаружены и к ним бывает направлена попытка приобщения к банальностям, происходящим в нашей действительности они всячески сопротивляются стоптанными краями своей подошвенной жизни натуральному насилованию их внутренних устремлений. Когда ими овладевают, и начинают пользовать, тогда проявляется их низменная сущность изменять и предавать генеральную линию партии.

Посему и я, попав в такие хитрые сетёшки, но все таки овладев сию минутным настоем моих соратниц, вышел во внутренний двор и уставился вначале на красоты, происходящие везде и всегда в ночных мирах, а после на наше ночное космическое небо. Вообще, кто, когда видел наше ночное небо по-настоящему? Да никто. Разве, что очкарик при минусе девять диоптрий, надев свои очки, порадовался внутреннему пониманию и представляемой гармонии верхних сфер. А любой зрячий не увидит красоту происходящих изменений, так как взор его затуманен дымкой гари и смога цивилизованной составляющей местного фольклора и обыденным мирком под заблуждающимся позорным стремлением к бытию и сосуществованию. А то, как стремление искриться, кричать и отображать свою внутреннюю составляющую, заведомо и повсеместно считается отклонением от некоей нормы быдловатого поведения стопроцентных масс и непременных всезнающих человекобыков, которые якобы ведут и направляют за собой некую серую массу толпонаполненную вакханалией. Во Как по при библейским околовесям.

Капли вновь капают. Только теперь не о кафель, а о деревянный пол входного тамбура. Это означает, что я никуда не вставал. Легким мороком и ночными сновидениями подернулось сознание человека мыслящего штампованными категориями. Однако прохлада из заскорузлого холодильника шумит, еще как шумит в сознании ярко выраженным пониманием засохшей шпротины.

Под ногой предательски скрипнула половица. Это значит, что завтра обитатели нижнего этажа пойдут жаловаться и писать петицию, на внеурочно нажатые клавиши жизненных приоритетов в отдельных, звукоизолированных хрущобах самосознания потерянной мечты этих обитателей. И, причем, благополучно полученной, взамен промакашки с остатками сельди тихоокеанской, в пряном посоле, отвлеченно дегустируемой отдельными выдающимися элементами позавчерашней нашей с вами заплесневелой действительности газовых фонарей под брошенным пододеяльником еще в детстве на предельную обреченность устоявшегося покоя…